воскресенье, 17 марта 2019 г.

Оксана Якубова: «Я всегда была тем последним человеком, кто видел их и живыми, и мертвыми (когда тело увозили в морг)».


Заместитель командира 1 батальона по работе с личным составом 54 ОМБр СВ ВСУ майор Оксана Якубова, воевавшая на Донбассе в рядах украинской армии, в откровенном интервью "Инфо" рассказывает, чем она занималась на фронте.

— Почему Вы вообще решили пойти на фронт? Участвовать в боевых действиях — это, наверное, очень трудное решение для женщины. Что Вас на это подвигло в первую очередь?

— Я уже служила в украинской армии раньше, но в 2004 году уволилась и работала в Министерстве финансов. В марте 2014 года была объявлена мобилизация. Меня тоже призвали.

По мобилизации я должна была пробыть на фронте год: с марта 2014 по март 2015 года, и это был самый тяжелый год боев. Но когда я увидела войну собственными глазами, то решила остаться, но уже не по мобилизации, а по контракту, который я подписала с Вооруженными Силами в 2015 году.

Большую роль в моем решении сыграло то, что у меня сын, и если бы я ушла из армии, призвать могли бы его. У него нет никакого военного опыта. Я — единственная из всей семьи, у кого был армейский опыт, и поэтому я осталась. В итоге я пробыла на фронте два с половиной года и осталась бы дольше, но, к сожалению, не получилось.

— Чем Вы занимались на фронте?

— Я служила заместителем командира батальона и, так скажем, отвечала за морально-психологическое состояние солдат. Я должна была знать всех военнослужащих лично и каждый день объезжала позиции, проверяла их состояние.

После обстрелов я выясняла потери, узнавала их самочувствие, и не скрывает ли кто-то своего ранения. То есть я все время присутствовала на фронтовой линии и непосредственно контактировала с солдатами.

Потом я договорилась с командиром о том, что, помимо прочего, буду проводить индивидуальные собеседования с теми, кто к нам поступал. 

Наш батальон находился на передовой, поэтому в мою задачу входило предупредить новобранцев о том, что они могут стать мишенью ..., что не смогут видеться с семьей и должны приготовиться к большому психологическому давлению. Так что к нам в батальон попадали только самые стойкие.

Кроме наших ребят, я знала и некоторых жен, родителей и других родственников, и если с их сыном или мужем что-то случалось в бою или если его убивали, мне приходилось им сообщать. Это для меня было труднее всего.

Еще нужно сказать, что долгое время система извещения не работала, и довольно часто случалось, что мертвое тело семье привозили раньше, чем родственники вообще получали известие о смерти солдата. Я старалась предотвратить это и поэтому пыталась как можно быстрее связаться с родственниками по телефону. Психологически это было очень тяжело.

Но и этим мои обязанности не ограничивались. После смерти солдат я собирала документы, на основании которых семьи погибших получали вдовьи пособия и другие социальные привилегии и награды. Я всегда была тем последним человеком, кто видел их и живыми, и мертвыми (когда тело увозили в морг).

После похорон я поддерживала связь с их семьями, а с некоторыми я общаюсь до сих пор, потому что хорошо знаю: многие по-прежнему нуждаются в помощи. Речь не только о профессиональной психологической помощи. Иногда им достаточно, чтобы их просто кто-то выслушал.

— Сообщать о смерти солдат было самим сложным из всего, что Вам приходилось делать на фронте? Может, Вы помните момент, особенно тронувший Вас?

— Трудно вспомнить какой-то один момент. Трудные моменты я переживала каждый день. Я постоянно контактировала с солдатами с так называемой линии соприкосновения, где шли самые ожесточенные бои.

Наш штаб находился в двух — трех километрах от окопов, и с солдатами мы общались по рации. Но когда начинался обстрел, мы видели и слышали взрывы, и мне докладывали о людских потерях. В тот момент думаешь: «Который из них?».

И поскольку я знала всех их лично, смерть каждого для меня была все равно что утрата близкого человека. Как будто я теряла сына.

Но потом подходила очередь до самого неприятного — сообщать родственникам. Они реагировали по-разному. Некоторые не верили и считали, что звонят какие-то мошенники. Другие начинали плакать, и приходилось монотонным голосом описывать, что произошло. Были и те, кто обвинял меня в смерти солдата. Но неизбежно нужно было сохранять спокойствие.

Но и это не последнее из того, что нужно было сделать. Тело покойного надо было увезти и собрать его вещи, которые нередко еще хранили его тепло. Я укладывала их и ехала в морг.

Там мне приходилось опознавать тела, вне зависимости от их состояния, и подписывать документ о том, что это боец нашего батальона. Одно из худших воспоминаний о войне для меня — моменты, когда я клала тела в черные мешки и закрывала их. Это был страшный звук. Так тело готовили к отправке.

— Вы говорите, что за три года, проведенных на фронте, ни разу не плакали. Это очень трудно себе представить. Неужели Вам ни разу не хотелось дать выход своим чувствам со слезами?

На фронте запрещено плакать. Солдаты не должны видеть никого из командования, кто бы плакал или как-то иначе проявлял свои эмоции, потому что это может сказаться на боевом духе солдат. 

Я тоже входила в состав командования, и мне, как заместителю командира батальона, проявлять эмоции было нельзя. Более того, меня, как женщины, это запрет касался особенно, так как по мне все сразу было бы видно. Поэтому парни говорили, что у меня железные нервы.

Так что я могла просто найти какое-нибудь место, где можно спрятаться, и там, например, закричать, но меня никто не должен был видеть. Парням было попроще: если что, они могли напиться, а я, как женщина, не могла. 

Но после возвращения с войны я переживаю все это снова. Я вспоминаю всех погибших и инвалидов и снова всех оплакиваю. Можно сказать, что я плачу до сих пор.

Продолжение следует.

Фото: Женщины- военнослужащие украинской армии в селе Дебальцево, Донецкая область. 24 декабря 2014 года. © AP Photo, Sergei Chuzavkov.

Комментариев нет:

Отправить комментарий