В День танкиста опубликовано интервью с луганчанином, служившим танкистом в украинской армии и сбежавшим из рядов ВСУ.
— Как ты попал в ряды вооруженных сил Украины?
— После окончания машинститута (ныне Луганский национальный университет имени Владимира Даля — прим. ред.), еще до начала войны и всех этих событий меня призвали в армию, на срочную службу.
Я попал в танковые войска и мне там понравилось. Специальность у меня была мехвод (механик-водитель). Танк вообще вещь интересная, и я решил остаться на контракт.
— Где встретил войну?
— Изначально мы под Мариуполем стояли. В ВСУ тогда почти все были контрактники, молодежь в основном, в возрасте до 30 лет.
— Какие условия жизни там были?
— Базировались человек по 40–50 максимум. Снабжение до начала боевых было не очень. Снаряды были, а еды практически нет. Из еды у нас был хлеб и консервы с килькой в томате. Так мы питались две недели — килька и хлеб, я на нее до сих пор смотреть не могу. Из одежды толком ничего не выдавалось — могли какие-то трусы с майкой привезти и на этом все.
— А как вам объясняли сложившуюся ситуацию?
— Изначально, когда нас под Мариуполь перекинули, нам сказали, что Российская Федерация будет наступать на Украину, и начинать наступление будет с моря. Потом мы толком и не знали, что и где.
Потом нам сказали ехать на границу Луганской и Донецкой области, просто на укрепление границ. Мы и ехали — укреплять, вообще не думали, что воевать придется.
— А потом?
— А потом уже деваться некуда было, началась война. Некоторые пытались отступать, но их сзади «айдаровцы» накрывали, зачистка такая была. То есть отступишь — «айдаровцы» накроют, пойдешь вперед — ополченцы. Ни туда, ни сюда. Да и конкретно до конца мы не знали, с кем воюем. До определенного момента…
— До какого? Когда вы поняли, с кем именно бьетесь?
— Против нас стояли ополченцы, ну, это они так себя называли, а так обычные шахтеры, трактористы, то есть гражданские. Их профессионализм явно давал понять, с кем мы воюем.
Я, как танкист, оценивая танкистов-ополченцев, могу сказать, что редко попадались профессиональные экипажи. Были и такие конечно, но, скорее всего, как и у нас — либо офицеры, либо люди, прошедшие Афганистан или еще что, а так в большинстве — обычные, простые люди.
Но во всей суматохе поняли мы это не сразу. Нас постоянно переформировывали, перебрасывали туда-сюда, из одной роты в другую.
— И, что ты чувствовал, когда, наконец, понял?
— До последнего не верил, что Украина мирных обстреливает, но когда узнал что населенный пункт мой, где я родился и вырос, с самолета бомбили, то после этого момента меня как перемкнуло. С того момента больше я уже не воевал и почти сразу, при первой возможности, ушел в Россию.
— А твои сослуживцы? О чем они говорили, как оценивали эту войну?
— После того, как поняли, что со своими воюем, были у меня разговоры со старшими сослуживцами. Ну, там так говорили: «А что поделать, приказ есть приказ, нам говорят, мы делаем. А зачем и почему — не наше дело. Мы — армия».
Так и сказали мне. Другого пути не было, либо сзади добробаты (добровольческие батальоны) нас бы зачистили, либо спереди ополчение. А умирать ведь никто не хочет. Вдобавок — умирать за что? За что — больше и сами не знали.
— А как вы вообще жили в летний период боевых действий?
— Когда мы уже воевали, то нам боеприпасы и горючку поставляли постоянно, правда не знаю, откуда и как. Больше не привозили ничего.
Есть приходилось всякое… Змей ловили, мышей, улиток. Пшеницу на поле сырую собирали, воду из луж кипятили. Мышь туда кинул, сварил, ее ведь поймать несложно, их в пшенице много бегает. Но улитки самые вкусные были, а змея — так вообще — она как шея куриная по вкусу.
— А вооружением как были обеспечены?
— Оружие у нас… Например, пехота наша сама собрала орудие — ПКТ (пулемет Калашникова танковый — примечание ЛИЦ), прикрученный проволокой на подставку от ПТУРа. Вот только прицел не помню, откуда, но бил, зараза, точно на 500 метров!
— На каком уровне была боевая подготовка?
— Тогда, в 2014-м, армия Украины была на нулевом уровне. Техники много сломанной было, опыта никакого, офицеры еще хоть что-то умели. Ну, еще те, кто с Афгана, резервисты, те умели все, конечно. Сейчас ВСУ более-менее, их сейчас возят на Яворив (Яворовский военный полигон ВСУ — прим. ред.), близи Львова, их там америкосы обучают.
— Вернемся к началу, когда у тебя произошел первый бой?
— Когда мы двигались по границе Донецкой и Луганской области в сторону границы Российской Федерации, у нас там первый бой произошел. Даже не с ополченцами, а с нашими, точнее с «айдаровцами» и «правосеками». Они нас не признали, потому что, по их словам, у нас не было определенных меток — полосок белых. А у нас их и не было, вот и попали мы под их обстрел.
— Вообще много было подобной неразберихи?
— Да постоянно! Как-то мы заблудились. У нас фильтры топливные забились, танк больше 40 километров (в час) не ехал. Соляру не сосет, не едет как полагается. Мы в походном марше, в тылу, отстали. Ну, колонна нас ждать не стала, сказали остаться одним, чиниться и догонять.
Мы починились, отдохнули и поехали. Заезжаем в село по маршруту, а там все рты открывают, у нас украинский флаг ведь. Вроде же едем правильно, не поймем, что не так. Я на башне сижу, все хорошо, прём.
А тут нас дед останавливает и спрашивает, мол, с какой мы стороны. Говорю: «А что, по флагу не видно?». А дед отвечает: «Так-так… А, видать, ничего, что с другого конца села стоят танки из Новороссии». Он за село побоялся, что бой будет, и разнесем дома, значит.
Как выяснилось, мы километров на 30 отклонились, механик сразу по-боевому, флаг сняли и напрямую через поля полным ходом драпать оттуда. Так 55–60 километров (в час) летели.
— А когда первый раз встретились в бою с ополченцами?
— В начале июня 2014-го у нас первый бой с ополчением произошел в Куйбышевском районе Донецкой области. Я тогда командиром танка Т-64 был — хорошая машина! Моя задача была наблюдать за обстановкой, искать цели, говорить, куда и чем стрелять, говорить механику, с какой скоростью ехать и когда остановиться.
Вот тогда у нас уже реальный бой был. Сильный, с потерями. Задача была — в село зайти на высотке, занять ее. Поехали три танки, три «бэхи» (БМП — боевая машина пехоты — прим. ред.) и пехота.
Сначала нас минометами крыть начали, потом один танк ополчения подъехал. Но ни мы его, ни он нас не подбил. Видно было, что там пацаны неопытные, глохли постоянно. Но одну нашу «бэху» из ПТУРа (противотанковая управляемая ракета — примечание ЛИЦ) подбили — должно было в танк попасть, а попало в нее.
Тогда каждый бой человек по 10 погибших у нас было. Стыдно признавать, что армию тут уделывали.
— А когда произошел твой последний бой?
— Последний мой бой был под Изварино в августе (2014-го). По пути на Изварино мы съехали с дороги, там с танком ополченцев зацепились, он промазал, нас не подбил. А потом мой механик выскочил на дорогу, газанул, нас крутануло, и мы в дерево влепились. Механик тогда голову себе разбил, мне на его место пришлось сесть. После этого я механиком стал — у нас водить никто больше не умел.
— И что произошло дальше?
— Заехали в село какое-то — названия не помню уже. Нам речку пересечь нужно было, а там мост разбит был, вот там нас начали крушить. Улочка маленькая, дома вокруг, не развернуться, не провернуться. Тогда я уже механиком был, понимал, что в Луганской области, свои дома жалко было.
Командир давал команду во двор заезжать, ворота ломать… Но я делал вид, что не слышу. Много тогда пацанов полегло, в основном, из пехоты. Танк наш уцелел, мне в лоб танка с миномета попало, но не пробило — динамическую защиту разбило, триплексы повыбивало. Тогда я испугался, конечно.
Но танкисты ополчения все равно не очень профессионалы были. Вот вылетает их танк, видно, что нормальный механик, а наводчик вообще косой, может, это нас и спасало.
— Но тебя все равно подбили?
— Да, был момент, когда в наш танк с ПТУРа в бочину попали. Это недалеко от Изварино было. Мы выехали на возвышенность, и я почувствовал удар, аж танчик шатнуло, и такая глушь сразу, тишина, в глазах темень сразу. Я машину обратно задним ходом. В голове мелькает «раз дым сзади не идет — значит, не горим».
Спускаюсь, рычаги на себя, машину останавливаю, по внутренней связи ору командиру — ответа нет, наводчику — тишина. Приоткрываю люк, чтоб свет бил, назад заглядываю через снаряды, а их уже нет в машине — они на ходу еще выпрыгнули и сбежали, подумали, что пробило, а там же БК (боекомплект)… Автоматы, рожки, гранаты — все бросили и из машины выпрыгнули, молодцы ребята.
— А каковы результаты попадания?
— «Динамика» сработала, всю бочину разорвало. Испугался я, думал, что экипажа в живых нет больше, а я один. Вокруг стрельба: если поеду куда-то «кирдык», не поеду — то же самое. Задом сдавал, заехал в кусты и сел на место наводчика отстреливаться. А что оставалось делать?!
Потом командир с наводчиком подошли. Смотрю, а они в люк уже заглядывают — отсиделись, пока все утихло, и пришли. Говорят: «А ты чего здесь?!» Ну, я их послал, да и все…
— И что было дальше?
— Затем наша рота отошла. Появилась разведка, сказали, что сейчас реактивщики «Градом» накрывать будут. А мы отошли ближе к самому российскому Гуково. Укрепились и стояли на терриконе. Нам-то ничего не известно — идут бои, да и идут, нам ведь не докладывали ничего, — а, как оказалось, мы в окружении были уже.
Я ведь тогда уже не командиром танка был, там больше информации было, а когда мехводом стал, то сказали мне: «Сел, поехал!» — вот и вся информация.
Там мы на терриконе стояли, в одну сторону смотришь — Украина, в другую — Россия. Вот втихаря я и ушел вечерком. Спустился с террикона, перешел речку, и там, где видимости нет, ушел. Попал в русскую деревню, еще там меня погоняли местные.
— Это как?
— Мне название деревни узнать нужно было. Зашел во двор, там люди какие-то сидели, они испугались, я же в военной форме был. Они мне сказали, что за поселок, а такого названия даже в интернет-картах нет. Я шел по улице, снял китель, но штаны то все равно камуфляжные.
Вот увидел парня на велосипеде, а он спрашивает: «А ты кто и откуда?». Я отвечаю, мол, с террикона. «Нацик?!» — спрашивает он у меня. Нет, отвечаю, я из ВСУ. «Да вы все так говорите. Вы что, сюда наступать будете?!» — спросил он. Я говорю, что нет, что я сам ушел оттуда.
Тогда он мне сказал правильное название села. А тут дождик начинался, темнеть стало. Я решил переждать в доме брошенном, слышу, гул стоит, толпа бежит: пацаны, бабки, деды какие-то. Один дед с ружьем выбежал. Я оттуда в кусты залез с такой скоростью, что вылезти потом не мог, — как туда пробрался, даже не знаю. Они меня не увидели.
Потом я все с себя снял, из пистолета достал патроны, боек, все выкинул и ушел. А затем меня знакомые из России встретили и забрали.
— И не боялся бежать в Россию?
— Многие уходили в Российскую Федерацию. Да что многие!? Все, у кого были знакомые в России, уходили туда при любой возможности.
— Вопросы к тебе были?
— Да какие вопросы?! Я же сам пришел, официально, все рассказал. Сейчас иногда езжу в Луганск, на границе ко мне никаких вопросов нет ни со стороны ЛНР, ни со стороны россиян.
— Однако интервью ты даешь на условиях анонимности?
— У меня не только в Луганске, но и на Украине родные и близкие остались, и я боюсь за них, тем паче, что прецедентов полным-полно, когда СБУшники родню прессовали.
— И что ты теперь себе думаешь?
— Моему ребенку сейчас чуть больше года. Когда он вырастет и спросит, то я расскажу ему все, как есть. Скрывать ничего не стану. Жить я все равно здесь, в России, останусь, в Украину точно больше не вернусь.
Во-первых, меня там сразу посадят, а, во-вторых, там делать нечего, Украина уже совсем не та страна, в которой я начинал служить. Там жесточайшая дуриловка людей идет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий