На разрисованных райскими цветами тарелках с черною широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри.
На тяжелой доске кусок сыру в слезах, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, – икра.
Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками.
Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоседившемся у громадного резного дуба буфета, изрыгавшего пучки стеклянного и серебряного света.
Посредине комнаты – тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на нем два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало.
Запах от блюда шел такой, что рот пса немедленно заполнился жидкой слюной.
«Сады Семирамиды!», – подумал он и застучал, как палкой, по паркету хвостом.
Преображенский: Сюда их! – хищно скомандовал Филипп Филиппович.
– Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое.
И если хотите послушаться доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
От тарелок подымался пахнущий раками пар, пес сидел в тени скатерти с видом часового у порохового склада, а Филипп Филиппович, заложив хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал:
Профессор Преображенский: Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая.
Есть нужно уметь, и, представьте себе, большинство людей вовсе этого не умеет.
Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как.
(Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой.)
И что при этом говорить.
Да-с.
Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет – не говорите за обедом о большевизме и о медицине.
И, боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.
Борменталь: Гм... Да ведь других нет?
Преображенский: Вот никаких и не читайте.
Вы знаете, я произвел тридцать наблюдений у себя в клинике.
И что же вы думаете?
Пациенты, не читающие газет, чувствовали себя превосходно.
Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», теряли в весе.
Борменталь: Гм... – с интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
Преображенский: Мало этого.
Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.
Борменталь: Вот черт...
Преображенский: Да-с. Впрочем, что же это я!
Сам же заговорил о медицине.
Будемте лучше есть.
Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в вишневой портьере появилась Зина.
Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа.
Слопав его, пес вдруг почувствовал, что он хочет спать и больше не может видеть никакой еды.
«Странное ощущение, – думал он, захлопывая отяжелевшие веки, – глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу.
А курить после обеда – это глупость».
Столовая наполнилась неприятным синим сигарным дымом.
Пес дремал, уложив голову на передние лапы.
Преображенский: Сен-Жульен – приличное вино, – сквозь сон слышал пес, – но только ведь теперь же его нету.
Комментариев нет:
Отправить комментарий