Заместитель командира 1 батальона по работе с личным составом 54 ОМБр СВ ВСУ майор Оксана Якубова, воевавшая на Донбассе в рядах украинской армии, в откровенном интервью "Инфо" рассказывает, чем она занималась на фронте.
— Почему Вы вообще решили пойти на фронт? Участвовать в боевых действиях — это, наверное, очень трудное решение для женщины. Что Вас на это подвигло в первую очередь?
— Я уже служила в украинской армии раньше, но в 2004 году уволилась и работала в Министерстве финансов. В марте 2014 года была объявлена мобилизация. Меня тоже призвали.
По мобилизации я должна была пробыть на фронте год: с марта 2014 по март 2015 года, и это был самый тяжелый год боев. Но когда я увидела войну собственными глазами, то решила остаться, но уже не по мобилизации, а по контракту, который я подписала с Вооруженными Силами в 2015 году.
Большую роль в моем решении сыграло то, что у меня сын, и если бы я ушла из армии, призвать могли бы его. У него нет никакого военного опыта. Я — единственная из всей семьи, у кого был армейский опыт, и поэтому я осталась. В итоге я пробыла на фронте два с половиной года и осталась бы дольше, но, к сожалению, не получилось.
— Чем Вы занимались на фронте?
— Я служила заместителем командира батальона и, так скажем, отвечала за морально-психологическое состояние солдат. Я должна была знать всех военнослужащих лично и каждый день объезжала позиции, проверяла их состояние.
После обстрелов я выясняла потери, узнавала их самочувствие, и не скрывает ли кто-то своего ранения. То есть я все время присутствовала на фронтовой линии и непосредственно контактировала с солдатами.
Потом я договорилась с командиром о том, что, помимо прочего, буду проводить индивидуальные собеседования с теми, кто к нам поступал.
Наш батальон находился на передовой, поэтому в мою задачу входило предупредить новобранцев о том, что они могут стать мишенью ..., что не смогут видеться с семьей и должны приготовиться к большому психологическому давлению. Так что к нам в батальон попадали только самые стойкие.
Кроме наших ребят, я знала и некоторых жен, родителей и других родственников, и если с их сыном или мужем что-то случалось в бою или если его убивали, мне приходилось им сообщать. Это для меня было труднее всего.
Еще нужно сказать, что долгое время система извещения не работала, и довольно часто случалось, что мертвое тело семье привозили раньше, чем родственники вообще получали известие о смерти солдата. Я старалась предотвратить это и поэтому пыталась как можно быстрее связаться с родственниками по телефону. Психологически это было очень тяжело.
Но и этим мои обязанности не ограничивались. После смерти солдат я собирала документы, на основании которых семьи погибших получали вдовьи пособия и другие социальные привилегии и награды. Я всегда была тем последним человеком, кто видел их и живыми, и мертвыми (когда тело увозили в морг).
После похорон я поддерживала связь с их семьями, а с некоторыми я общаюсь до сих пор, потому что хорошо знаю: многие по-прежнему нуждаются в помощи. Речь не только о профессиональной психологической помощи. Иногда им достаточно, чтобы их просто кто-то выслушал.
— Сообщать о смерти солдат было самим сложным из всего, что Вам приходилось делать на фронте? Может, Вы помните момент, особенно тронувший Вас?
— Трудно вспомнить какой-то один момент. Трудные моменты я переживала каждый день. Я постоянно контактировала с солдатами с так называемой линии соприкосновения, где шли самые ожесточенные бои.
Наш штаб находился в двух — трех километрах от окопов, и с солдатами мы общались по рации. Но когда начинался обстрел, мы видели и слышали взрывы, и мне докладывали о людских потерях. В тот момент думаешь: «Который из них?».
И поскольку я знала всех их лично, смерть каждого для меня была все равно что утрата близкого человека. Как будто я теряла сына.
Но потом подходила очередь до самого неприятного — сообщать родственникам. Они реагировали по-разному. Некоторые не верили и считали, что звонят какие-то мошенники. Другие начинали плакать, и приходилось монотонным голосом описывать, что произошло. Были и те, кто обвинял меня в смерти солдата. Но неизбежно нужно было сохранять спокойствие.
Но и это не последнее из того, что нужно было сделать. Тело покойного надо было увезти и собрать его вещи, которые нередко еще хранили его тепло. Я укладывала их и ехала в морг.
Там мне приходилось опознавать тела, вне зависимости от их состояния, и подписывать документ о том, что это боец нашего батальона. Одно из худших воспоминаний о войне для меня — моменты, когда я клала тела в черные мешки и закрывала их. Это был страшный звук. Так тело готовили к отправке.
— Вы говорите, что за три года, проведенных на фронте, ни разу не плакали. Это очень трудно себе представить. Неужели Вам ни разу не хотелось дать выход своим чувствам со слезами?
— На фронте запрещено плакать. Солдаты не должны видеть никого из командования, кто бы плакал или как-то иначе проявлял свои эмоции, потому что это может сказаться на боевом духе солдат.
Я тоже входила в состав командования, и мне, как заместителю командира батальона, проявлять эмоции было нельзя. Более того, меня, как женщины, это запрет касался особенно, так как по мне все сразу было бы видно. Поэтому парни говорили, что у меня железные нервы.
Так что я могла просто найти какое-нибудь место, где можно спрятаться, и там, например, закричать, но меня никто не должен был видеть. Парням было попроще: если что, они могли напиться, а я, как женщина, не могла.
Но после возвращения с войны я переживаю все это снова. Я вспоминаю всех погибших и инвалидов и снова всех оплакиваю. Можно сказать, что я плачу до сих пор.
Продолжение следует.
Фото: Женщины- военнослужащие украинской армии в селе Дебальцево, Донецкая область. 24 декабря 2014 года. © AP Photo, Sergei Chuzavkov.
Комментариев нет:
Отправить комментарий